Говорят, нередко онкологическая болезнь полностью переворачивает жизнь человека, делит все на две части — до диагноза и после, меняет взгляды и представления. У нашей героини было несколько не так. Ее взгляды на жизнь изменила, скорее, работа с онкологическими больными. Но однажды наступил день, когда она заболела сама…
«Я не стесняюсь и не боюсь своей болезни»
Ирине 49 лет. Диагноз «рак молочной железы» поставили два года назад. У нее полностью удалена грудь, и она не стесняется говорить об этом. Как не стесняется и не боится своего заболевания. Такая внутренняя свобода, согласитесь, дорого стоит. Наш менталитет таков, что большинство старается скрыть от окружающих свою болезнь, отрицает все до последнего. Как будто рак — это их личный грех и порок, а не несчастье. И при этом люди задыхаются от одиночества и безверия. А рядом может жить человек с таким же диагнозом и так же страдать от одиночества и депрессии…
История Ирины простая и сложная одновременно, как жизнь любого из нас простая и невероятно сложная. «Расскажите немного о себе», — прошу я, и Ирина охотно откликается…
«У меня была насыщенная, бурная молодость, — начинает она. — Я на месте сидеть не любила. Всегда была легка на подъем, активно участвовала в комсомольских делах. Мне позвонили — я быстренько собралась и поехала…»
Она говорит, что оптимистка и что даже в самых диких и горьких ситуациях могла перевернуть их так, чтобы развеселить людей… Ирина — медсестра. После медучилища получила распределение в Республиканский ожоговый центр и отработала в нем 10 лет. Затем перешла в поликлинику, из нее — в больницу.
«Потом сильно заболела мама, и я на 12 лет ушла из медицины, — вспоминает Ирина. — Работала на рынке. Для меня главным было работать рядом с домом и не быть зависимой от своей работы. Когда ты медсестра и у тебя дежурство, ты хочешь — не хочешь, но должна прийти на него. А на моей тогдашней работе, когда видела, что маме плохо, я могла позвонить и сказать, что не могу сегодня прийти».
Тогда, в 1990-е годы, скольким из нас — квалифицированным инженерам, учителям, медработникам — пришлось пойти на рынок, приспосабливаясь к изменениям в жизни. У кого-то были больны родители, кому-то надо было вырастить и выучить детей…
Но после смерти мамы Ирина решила вернуться в медицину. Начинать пришлось с нуля. Ирина устроилась сначала санитаркой, а потом пошла на платные курсы для подтверждения диплома.
Окончила их — и пришла устраиваться работать в хоспис. «Поговорила с главным врачом, главной медсестрой… — вспоминает Ирина. — Это было в 2006 году. Тут как раз открывалось отделение паллиативной помощи. С 1 августа 2006 года я вышла на работу».
Сделала маммографию… и тут же забыла о ней
– А как вы сами заболели?
– У нас был медосмотр, — говорит моя собеседница. — Тем, кому более 40 лет, нужно было пройти маммографию. Мне было 44, но проходить ее я не хотела. «Меня ничего не беспокоит, зачем я пойду получать лишнее облучение?» — думала я. Никто не заставлял, конечно, но одна из наших сотрудниц позвала меня с собой: «Давай сходим вместе, а потом зайдем куда-нибудь попьем кофе…». И я ответила: «Ну, давай сходим».
Так я 27 сентября сделала маммографию. И тут же забыла о ней, потому что назавтра у меня был день рождения. А 29 сентября меня вызвала к себе главная медсестра и сказала, что на маммографии выявлено новообразование.
– У меня, конечно, сразу слезы-сопли, — вспоминает дальше Ирина (вряд ли это легко, но она не подает вида, улыбается…). — Наша главный врач, как могла, старалась успокоить меня, хотя сама знала, что ничего хорошего нет…
Потеряв голову, по волосам не плачут
– Это было в 2010 году, — продолжает свой рассказ Ирина. — Я легла в городской онкодиспансер, и уже на следующий день мне сделали операцию. Доктор утешал: мол, посмотрим, может быть, всего небольшой сегмент удалим. Но я ему сразу сказала: «Удаляйте все радикально. Я, конечно, еще молодая женщина, и это непростое решение, но я его приняла. Потому что вижу, как возвращаются к нам наши больные».
Проводили операцию на обеих молочных железах, потому что и вторая тоже показалась медикам подозрительной. Одну железу удалили полностью, а во второй — сегмент, и послали его на биопсию. Как потом оказалось, там тоже начала зарождаться опухоль. И я снова сказала, чтобы удаляли все радикально. После второй операции было особенно тяжело, развилось осложнение… Но я считаю так: потеряв голову, по волосам не плачут, — снова улыбается Ирина.
(…Во время нашей беседы в ординаторскую время от времени заходили коллеги Ирины, и услышав, о чем мы говорим, тактично пытались ретироваться. «Заходите, я не стесняюсь», — говорила она, открытая душа…)
– Химиотерапию мне сначала не назначили, — продолжает свой рассказ эта симпатичная светловолосая женщина. — Но потом я сама сходила к химиотерапевтам, и они все же порекомендовали мне ее пройти. Предложили на выбор: одну легкую, вторую — более тяжелую. Я выбрала более тяжелую и прошла четыре курса.
Потом реабилитологи сказали ей: «Если вы в течение пары месяцев не восстановите функции руки после операции, то они не восстановятся уже никогда». И Ирина, закусив губы, стала упорно ее разрабатывать. И восстановила!
«Первое время не могла смотреть на себя в зеркало. Особенно сначала, когда были эти страшные красные шрамы, — делится она. — Но подумала: «Лучше я буду такой, но живой. Жизнь дороже…»»
На МРЭК ей не дали группу инвалидности: мол, врачи очень хорошо ее пролечили. А она и не настаивала. Теперь даже рада этому. «Если бы у меня была группа, я не смогла бы работать в хосписе, — говорит Ирина. — А эта работа для меня очень важна, я уже душой к ней прикипела».
От первого лица: уроки жизни
– Изменила ли болезнь ваши взгляды на жизнь?
– У меня ценности поменялись, когда я пришла работать в хоспис, — отвечает моя собеседница. — Именно тогда я пересмотрела свое отношение к жизни. Люди часто суетятся по мелочам, но на самом деле нам нужно не это. А прежде всего — уважение друг к другу. И еще надо беречь нервы — и свои, и чужие. У меня изменилось и отношение к смерти, появилось больше жалости к людям.
…Случается, со временем у людей, которые видели рядом много страданий, восприятие чужой боли притупляется. Но если ты сам прошел через страдания, то очень хорошо понимаешь, что это такое. И совсем по-другому реагируешь на чужую боль. Так труднее, конечно. Потому что эту боль пропускаешь через себя. Раньше иногда можно было поставить «заслонку» между собой и другим человеком. Сейчас так не получается.
…Еще я поняла, что надо научиться жить с этим диагнозом. Сидеть и биться головой об стенку — ничего не изменится. Этот диагноз уже есть. Отрицать его бессмысленно.
Мне помогли выжить мои друзья. Если бы у меня не было столько друзей, наверное, опустились бы руки (Ирина живет одна, у нее нет семьи). Может, я и сильная. Но без них я, пожалуй, не справилась бы. Когда лежала в больнице, ко мне непрерывно приходили люди. Не было такого момента, чтобы у меня никого не было в палате. Все наши врачи приходили из хосписа, младший медперсонал. Приходили даже те, кто когда-то здесь работал, а потом перешел в другое место. Даже люди, с которыми я работала вместе в 3-й клинике 30 лет назад, и те посетили меня в больнице.
…На некоторые вещи начинаешь смотреть по-другому. В октябре моей подруге было 50 лет, и я ездила к ней в Германию. В Варшаве меня обокрали. Наверное, если бы это случилось раньше, я залилась бы слезами. А теперь… Да, когда обнаружила это, у меня сердце екнуло, но потом я села и подумала: паспорт и билет на месте, значит, еду дальше.
Когда вернулась в Минск, естественно, рассказала знакомым. Все ужасались: какое горе… А я слушаю и думаю: это всего лишь деньги. Конечно, жалко их, обидно, ведь эта сумма собиралась не один месяц. Но в этой жизни есть вещи и поважнее.
…После того, как узнала о своей болезни, я не стала ипохондриком. У меня нет такого, что вот где-то закололо — и бегу к доктору обследоваться. Надо, конечно, вовремя проверяться, но не стоит зацикливаться на своей болезни. Вообще, сегодня я считаю себя здоровой…
Уроки хосписа
…В хосписе, конечно, очень тяжело работать. Мы здесь и за медсестер, и за психологов. Психологи у нас тоже есть, но они не работают вечером, например, или в выходные дни. А больные могут нуждаться в поддержке в любой момент. И родственников их тоже надо поддерживать. И если больной «ушел», нужно позвонить его близким и найти слова, как им об этом сказать…
Тут однозначно не смогут работать те, кто безразлично относится к работе, кто привык работать с 9.00 до 18.00 — и все. Молодежь, которая еще не прочувствовала эту жизнь, слабые люди — это работа не для них… У нас бывают очень тяжелые ночи. Иногда у больных развиваются психозы, так как у некоторых бывают метастазы в мозг, да и общая интоксикация организма также может привести к этому. Поэтому случайные люди здесь долго не задерживаются…
…На этой работе сталкиваешься с самыми разными проявлениями человеческой природы. Бывает много трудных и даже отвратительных моментов. Например, много примеров меркантильности, когда родственники начинают делить наследство еще не умершего человека, да еще и при нем.
Но я не стала думать о людях хуже. Потому что перед глазами есть и примеры преданной любви, когда жена по 5-6 лет самоотверженно ухаживает за больным мужем, или, наоборот, муж буквально сдувает пылинки со своей смертельно больной жены…
Светлана Бусько, 27 декабря 2012 года.
Источник: газета «Звязда», в переводе: http://zvyazda.minsk.by/ru/archive/article.php?id=106999&idate=2012-12-27
Читайте также: